Артур Крупенин - Энигматист [Дело о Божьей Матери]

— Так это мне батюшка наказал. Не жалей, говорит, на святых олифы — за нее деньги плочены… — виновато оправдывался подмастерье перед представительным мужчиной в фартуке, накинутом поверх сюртука, сшитого по моде приблизительно двухсотлетней давности.

Грубо отогнав юношу, вошедший с превеликой осторожностью самолично принялся убирать излишки жидкости, все продолжая сетовать.

— Батюшка, видите ли, ему приказал. Да этот ваш батюшка вместо лба только свой кошель и крестит…

Не позволяя себе передышки, Глеб продолжил листать невидимую книгу. Интересно, что следующая по возрасту картина была почти полностью аналогична той, в которой участвовали богохульники-красноармейцы. С той лишь разницей, что солдатня была одета поприличней, да изъяснялась по-французски. Облаченные в драгунскую форму мародеры, бормоча себе под нос что-то наподобие faute de mieux[2], с увлечением сбивали с многострадальной иконы потемневшее серебро.

Несмотря на нервное напряжение и нарастающую головную боль, останавливаться было нельзя — иначе придется «листать» заново. Тем более что Глеб в азарте собирался дойти до самого святого Луки. Вопреки ожиданиям, увидеть евангелиста не получилось. Но, даже несмотря на это, образ, считанный Глебом в самом конце этой бесконечной череды картин, поражал воображение.

Немного переведя дух, Стольцев попытался описать увиденное. После его рассказа о красноармейцах Лучко вопросительно посмотрел на Шаевича. Поначалу скептически настроенный завлаб в крайнем изумлении подтвердил правдивость этой истории. Подтвердил он и то, что в 1812 году покинутую в храме «Богородицу» раскурочили наполеоновские мародеры, а услыхав рассказ Глеба о господине в сюртуке двухвековой давности, уже уставший удивляться завлаб сообщил, что сразу после войны с Наполеоном икона подверглась серьезной реставрации.

Наконец, Глеб приступил к последнему видению, пытаясь восстановить в памяти все подробности картины. Картины, которая поставила его в тупик, заставив в очередной раз усомниться в собственных способностях и адекватности их восприятия.

И вот Глеб вновь увидел полутемную комнату с единственным окном без переплета. На сумеречном небе виднелись звезды. Студеный влажный воздух пробирал холодом, заставляя поглубже кутаться в грубый шерстяной плащ.

Его взгляд был устремлен на «Влахернетиссу», освещенную несколькими масляными лампами. Глеб смотрел на икону глазами истово молящегося, глубоко верующего человека. Однако, вместо того чтобы осенить себя крестным знамением, человек одной рукой нащупал за поясом нож, а другой — что-то теплое и живое. Коротким выверенным ударом перерезав чье-то горло, он принялся аккуратно сливать кровь в большой тонкостенный сосуд. Стук падающих капель гулко отдавался в вечерней тишине.

— И что это было?

Крутя головой, Лучко по очереди переводил взгляд то на Глеба, то на завлаба. Глеб, подумав, ответил:

— Понятия не имею. Больше всего это похоже на жертвоприношение.

— Допустим. А с чего ты так разволновался-то?

— Что значит — с чего? Как это возможно? Христиане первым делом запретили приносить в жертву и людей, и животных. А тут такое! Подобные ритуалы практиковали одни только язычники. Это противоречит всем нашим знаниям о том периоде!

— Глеб, твои исторические заморочки меня сейчас не особенно интересуют. Это важно для следствия?

Глеб неуверенно пожал плечами:

— Думаю, не особенно.

— Вот именно. Мне нужен результат, а не диссертация. Ты лучше скажи, удалось узнать что-то, что поможет выйти на преступников? Внешность и все такое?

— К сожалению, нет.

— Ладно. — Лучко успокаивающе хлопнул Глеба по плечу. — Не переживай.

Несмотря на его благодушный тон, было заметно, что капитан расстроен.

Стольцев покидал ГосНИИР, изнывая от любопытства и был готов отдать все что угодно, только бы узнать, кем был этот загадочный человек перед иконой.

Да, вот уж действительно задачка, достойная настоящего энигматиста, как сказал бы Буре. Кстати, надо срочно с ним поделиться. Очень интересно, что скажет профессор по поводу этого странного видения.

Размышляя об ужасающем ритуале, который так не вязался с иконой, Глеб вспомнил, что на церемонии присвоения новой столице названия Константинополь император, давший городу свое имя, объявил, что в его царствие кровь никогда более не прольется на алтари.

О боже! Неужели ему удалось заглянуть еще дальше?

Глава XIV

Проснувшись затемно, Глеб не стал сразу вскакивать с кровати, все еще находясь под впечатлением от вчерашнего. Судя по всплывающим в голове обрывкам сновидений, он всю ночь напролет грезил полутемной комнатой с поблескивающей в сумеречном свете реликвией. «Богоматерь» тогда выглядела совсем не так, как теперь. Что совсем неудивительно, ведь с тех пор она успела состариться на целую бездну столетий. Впрочем, несмотря на нелегкую судьбу, божественный лик византийской Мадонны и теперь излучал свет, любовно вложенный в ее образ неизвестным мастером.

Хотя, строго говоря, не Рублев, конечно. Но, разве и тот, в свою очередь, не бледнеет в прямом сопоставлении с писавшим на сто лет раньше Джотто? Однако сравнение — вещь лукавая.

Помнится, как-то на одной выставке в мадридском Прадо рядом, рама к раме, устроители повесили картины известных мастеров, написанные по одному и тому же сюжету. Ведь даже величайшие из великих и те не гнушались заимствованием у предшественников, а то и полным копированием. Так вот, Глеба тогда глубоко поразила разница между полотном Тициана и тем же сюжетом у Рубенса. Различие было просто ошеломляющим. Пока не взглянешь на Рубенса, картина Тициана кажется мощной, монументальной и эпохальной. Но глаз, вернувшийся к полотну итальянца после осмотра фламандской копии, на сей раз видит мгновения назад поразившие его фигуры двухмерными, холодными и неживыми. Напротив, то же самое полотно в исполнении Рубенса светится жизнью, теплом и поражает объемом. А ведь эти два титана равны между собой в мировой художественной иерархии.

Ритуально выпив крепкого кофе, Глеб первым делом позвонил Буре. Профессор, из каких-то экзотических принципов до сих пор не пользующийся мобильной связью, трубку домашнего телефона не взял. Ну ничего, его можно будет разыскать в университете.

Несмотря на счастливое возвращение кремлевской иконы, следователи по-прежнему работали в авральном режиме, прерываясь только на еду и сон. Такой график был капитану не в новинку. Он давно привык к тому, что выбранная им профессия почти полностью исключает нормальную жизнь. Под «нормальной жизнью» Лучко понимал несбыточную возможность засыпать вечером и просыпаться утром, уходить на службу и возвращаться домой строго по расписанию, выключать ненавистный мобильный, когда захочется, регулярно выполнять и, что немаловажно, взимать супружеский долг и иметь хотя бы один гарантированный выходной в неделю.